Катя Ткаченко - Ремонт человеков[Иллюзии любви и смерти]
Я с трудом, но встаю с кровати. Меня качает, я с брезгливостью смотрю на собственный живот и на голые ноги, не прикрытые ночнушкой. Живот–животик, я бегемотик! Толстой меня назвать не сможет никто, но животик чувствуется, хотя ему это нравится.
Ему это нравится, как нравится и многое другое.
Или нравилось.
До того, как он захотел меня убить.
Секретарша заваривает ему кофе. Прямо в чашке, видимо, растворимый. Какой–нибудь «нескафе». Секретарша не опасна, я знаю ее сто лет. Она работает у него два года и она — его руки, глаза и ноги. Так он сам говорит. Он берет чашку, делает глоток и ставит рядом с компьютером.
Или мне все это действительно кажется, или кубик Седого работает.
Хотя на самом деле я этого не знаю.
Я поворачиваюсь к зеркалу и смотрю на себя все с той же брезгливостью.
Когда тебе тридцать шесть, то желательно высыпаться и — без снотворного. Лицо похоже на яичницу, причем — остывшую. Сморщенную и не аппетитную. Может быть, что и подгорелую. Под глазами круги, губы бледные, щеки впали. Смерть у зеркала, такую и убивать не стоит.
Он начинает набирать номер.
Я чувствую это по той боли, что разлилась в висках.
И я знаю, какой номер он сейчас набирает.
Это мой номер. Его номер. Наш номер.
Осталось две цифры, а я все еще стою у зеркала.
Я ненавижу себя такой, хотя иногда мне кажется, что я себя всегда ненавижу.
За то, что я женщина.
Раздается звонок, автоответчик сработает после пятого гудка — так он запрограммирован.
Я доползаю до телефона и беру трубку.
— Ты как?
— Только встала…
— Кто–нибудь звонил?
— Я спала…
— Хорошо, — говорит он и вдруг замолкает. Он молчит и дышит в трубку, а я опять чувствую, как виски разламываются от боли.
— Я прослушаю автоответчик, — говорю я, чтобы опередить его вопрос. Боль стихает, можно даже повернуть голову. — И тебе позвоню, если что важное, хорошо?
— Хорошо, — говорит он тем же тоном. Хорошо, хорошо, хорошо, все хорошо, все просто прекрасно.
Я кладу трубку и выдерживаю паузу. Сколько надо времени, чтобы прослушать на автоответчике сообщение незнакомой Майи? Тридцать секунд? Минуту? Считаю до шестидесяти и набираю номер сама. Его номер.
И слышу его голос.
— Да, — говорю я, — тебе звонила какая–то Майя. Она сказала, чтобы ты позвонил Николаю Александровичу. Или — заехал…
А потом позволяю себе проявить любопытство и спрашиваю: — А это кто?
— Да так, — говорит он, — партнер один… — И добавляет: — Спасибо!
— Пожалуйста, — отвечаю я и жду его новой фразы.
— Я позвоню, — говорит он, — ближе к вечеру. Пока!
Я кладу трубку и чувствую себя последней дурой.
В очередной раз я чувствую себя последней дурой, но ничего не могу с этим поделать.
Мне втемяшилось в голову, что он хочет меня убить и я пошла в одну странную контору, где купила два дурацких кубика. Дура сдурила и купила полную дурость. Дурковатая дура, поступившая дурно. На самом деле все, скорее всего, не так, и Майя — это просто незнакомая Майя, а не убитая женщина с дискеты. И Николай Александрович действительно какой–то партнер, а если кто–то и хочет меня убить, то надо еще подумать, кто.
Но нож и дискета как лежали, так и лежат в нижнем ящике его стола.
И с этим мне уже ничего не поделать.
Я иду в туалет, а потом решаю принять ванну.
Чтобы смыть с лица следы яичницы. Чтобы опять стать похожей на саму себя.
И решить, по прежнему ли я хочу сегодня побрить ноги, или можно это отложить на пару дней.
Он позвонит ближе к вечеру, и если мне что и остается, так просто наблюдать.
Сидеть дома и ждать сигнала.
Быть в засаде.
Я открываю кран и смотрю, как в ванну хлещет вода.
От нее поднимается пар, я внезапно закашливаюсь.
Боль в висках прошла окончательно, но голова все еще тяжелая.
И тело — тоже.
Хуже всего — чувствовать собственное тело.
Хотя иногда это доставляет удовольствие.
Когда ты не просто чувствуешь его, а когда ты получаешь от него наслаждение.
От него, через него, в него.
Почему то обычно мы стесняемся в этом признаться. Мы боимся, мы делаем вид, что его не существует.
Мужчины же — наоборот.
И в этом все дело.
Я снимаю ночнушку и лезу в ванну.
Иногда мне кажется, что жизнь бессмысленна именно потому, что вся состоит из обыденных ритуалов.
Без которых собственно и нет жизни.
И значит, что сама жизнь есть очень странный ритуал, в котором намешано столько всего, о чем — как правило — никто никому не говорит. Ибо это не интересно.
Не интересно, который раз в жизни я уже принимаю ванну.
И сколько раз в день хожу в туалет.
И сколько часов сплю.
И как часто занимаюсь с ним любовью.
Хотя последнее мне интересно.
Пусть даже интерес этот чисто абстрактный — в момент просветления головы под воздействием паров горячей воды и ароматической соли. Соль+вода. Соль с запахом моря, вода с запахом ржавчины. Замечательный коктейль, но голова действительно становится прозрачней, я втягиваю ноздрями эту сумасшедшую смесь запахов и думаю о том, что хорошо бы сделать такой парфюм, чуть пахнущий морем и совсем немного — ржавчиной. Только совсем немного. Чуть–чуть.
В одной из половинок мозга ярко высвечивается картинка — он говорит что–то секретарше, берет с вешалки плащ и идет к выходу из офиса.
Я лежу в ванной и ничего не происходит. Я отмокаю, я прихожу в себя.
В первые годы мы занимались любовью по два, а то и по три раза в день. Если начать это считать в целом, то получится сумасшедшая цифра. Допустим, это было первых два года… Или три… Так три или два?
В году триста шестьдесят пять дней, надо умножить на три, потому что по три раза было чаще, особенно, если считать те ласки, которые он так любит. Слово возникает в голове, но я его не проговариваю. Почему на английском это называют так унизительно: blpwjob, низкая работа?
Потому, что нагибаешь голову? Или от того, что часто приходится вставать на колени?
Я хорошо считаю в уме, это еще со школы. Получается одна тысяча девяносто пять. Актов, коитусов, наших с ним сексуальных контактов.
Хотя — на самом деле — меньше, надо вычесть количество месячных, примерно пять дней в месяц, пять на двенадцать — шестьдесят. И умножить на три. Сто восемьдесят. И вычесть из одной тысячи девяносто пяти. Итого получается девятьсот семьдесят пять, хотя я могу и ошибиться. Но не на много, на пару коитусов что в одну, что в другую сторону.
И это только за первые три года.
И это тоже ритуал, от которого можно завыть.
Может, именно поэтому он и решил убить меня — от того, что только в первые три года он выебал меня примерно девятьсот семьдесят пять раз. А если считать остальные дни, недели и месяцы, то получится намного больше, хотя последние два года это происходит два, а реже — три раза в неделю.
Скажем, в субботу, во вторник и четверг.
Или в воскресенье, среду и пятницу.
Или воскресенье и среду, субботу и четверг, вторник и пятницу.
Мне надоело отмокать, я беру губку и начинаю мыться.
Все в той же левой половинке мозга продолжается увлекательная картинка — мой муж выходит из офиса и направляется к машине.
Хотя на самом деле ничего увлекательного здесь нет ни для кого, разве что для меня. Впрочем, любая женщина захотела бы быть сейчас на моем месте — это я знаю точно. Кто предупрежден, тот вооружен. Предпочтительно, чтобы ты знала о нем все и так же предпочтительно, чтобы он не знал о тебе ничего.
Хотя это полный бред, что они ценят в нас тайну. Загадочность. Недоговоренность и невысказанность.
Им как раз надо, чтобы все было наоборот — полная предсказуемость, жизнь по часам. Как коитусы в среду и воскресенье или во вторник и пятницу.
У них одна логика, у нас — другая, они это знают и боятся.
Они вообще боятся нас, почти все, хотя, наверное, есть и исключения, вот только я их не встречала. Видимо, мне просто не повезло.
Муж садится в машину, машина трогается с места. Скорее всего, он поехал на встречу с Николаем Александровичем, по поводу которой звонила Майя. Та самая, с молодым и энергичным голосом. Молодым и звонким. Майя, которая напомнила мне про женщину с дискеты.
Я намыливаюсь и начинаю лениво поливать себя из душа.
Все тот же ритуал, хотя он доставляет удовольствие. Всегда. После него становится легче. После сна становится легче тоже. И после коитуса. Хотя сейчас я бы три раза в день не выдержала, мне хватает и одного.
Наверное, именно поэтому он и хочет меня убить, вот только не придумала ли я все это себе сама?
Женская логика, о которой они так любят рассуждать и так любят на нее ссылаться.
Я думаю о том, брить ли мне ноги или нет, и чувствую, что сегодня я это делать не буду — мне лень. Хотя бы потому, что я очень долго думала о том, что мне надо это сделать. А раз надо — то не буду. Что я очень долго. Что мне надо сделать.
